В пути. Городские проститутки называли своих товарок, сопровождающих имперские колонны, «пенедитари», «много ходящие» — хотя частенько это слово произносят как «пембеди-тари», «чесоточницы», поскольку многие верят, что женщины, обслуживающие войска, переносят множество паразитов. В общем, одним пенедитари казались такими же, как знатные куртизанки, другим — грязными и презренными, как шлюхи-нищенки, спящие с отбросами общества. Правда, как выяснила Эсменет, лежала где-то посередине.

Она определенно ощущала себя пенедитари. Никогда еще ей не приходилось так много и так далеко ходить. Каждую ночь — а ночи она проводила либо на спине, либо на четвереньках, — ей казалось, будто она все идет и идет, следом за огромной армией своенравных членов и обвиняющих глаз. Никогда еще ей не приходилось удовлетворять такую прорву мужчин. Их призраки все еще трудились на ней, когда она просыпалась по утрам. Она собирала вещи, присоединялась к движущемуся войску, и у нее было такое чувство, будто она не столько следует за, сколько бежит от.

Но даже в этой обстановке Эсменет находила время удивляться и учиться. Она смотрела, как изменяются земли, через которые они шли. Она наблюдала, как темнеет ее кожа, подбирается становится более упругим живот, наливаются силой мышцы ног. Она нахваталась галеотских словечек, вполне достаточно, чтобы поражать и радовать клиентов. Она выучилась плавать, наблюдая за детьми, плескавшимися в канале. Погрузиться в прохладную воду. Плыть!

Наконец-то быть чистой.

Но каждую ночь повторялось одно и то же. Бледные чресла, опаленные солнцем руки, угрозы, споры, даже шутки, которыми проститутки обменивались у костра, — все это давило на нее, заставляло ее быть такой, какой она никогда не была прежде. По ночам ей начали сниться лица, усатые, бородатые, глядящие на нее с вожделением.

А потом, предыдущей ночью, она услышала, как кто-то выкрикивает ее имя. Она обернулась — может, немного удивилась, но не приняла это всерьез, решив, что ослышалась. Потом она увидела Ахкеймиона, — похоже, пьяного, — который дрался с каким-то здоровяком-туньером.

Эсменет хотела кинуться к нему, но не сумела сдвинуться с места. Она могла лишь смотреть, затаив дыхание, как воин швырнул Ахкеймиона на землю. Когда туньер пнул его, Эсменет закричала, но не была не в силах сделать хоть шаг. Она вышла из оцепенения лишь тогда, когда Ахкеймион, всхлипывая, поднялся на колени и снова выкрикнул ее имя.

Эсменет бросилась к нему… А что ей еще оставалось? У него во всем мире не было никого, кроме нее — кроме нее!Конечно, Эсменет злилась на него, но весь гнев куда-то испарился. Ему на смену пришли его прикосновения, его запах, почти опасная уязвимость, ощущение покорности, которого она прежде не знала, — и это было хорошо. Сейен милостивый, как это было хорошо! Как обнимающие тебя детские ручонки, как вкус приправленного перцем мяса после долгой голодовки. Словно плывешь в прохладной, смывающей грязь воде…

Никакой тяжести, лишь отблески солнечного света да медленно покачивающиеся тела, запах зелени…

Она больше не была пенедитари. Она стала тем, кого галеоты называют «им хустварра», походной женой. Теперь она наконец-то принадлежала Друзу Ахкеймиону. Наконец-то была чистой.

«Я могу пойти в храм», — подумала Эсменет.

Эсменет ничего не рассказала Ахкеймиону ни о Сарцелле, ни о той безумной ночи в Сумне, ни о своих подозрениях касательно Инрау. Ей казалось, что если заговорить хоть о чем-то подобном, то придется рассказывать вообще обо всем. Вместо этого она сказала Ахкеймиону, что ушла из Сумны из-за любви к нему и что примкнула к войсковым проституткам после той ночи под Момемном, когда он отверг ее.

А что ей оставалось делать? Не могла же она рисковать всем сейчас, когда они нашли друг друга? А кроме того, она и впрямь покинула Сумну из-за него. И к войсковым проституткам примкнула из-за него. Умолчание не противоречит правде.

Возможно, если бы он был тем же самым Ахкеймионом, который уходил из Сумны…

Ахкеймион всегда был… слабым, но его слабость была порождением честности. Когда другие молчали и отдалялись, он говорил, и это придавало ему странную силу, отличавшую его ото всех мужчин, каких только встречала Эсменет. Но теперь он стал другим. Отчаявшимся.

В Сумне она часто обвиняла его, что он похож на тех сумасшедших на базаре Экозиум, которые постоянно завывают про грехи и Страшный суд. Всякий раз, когда они проходили мимо такого типа, Эсменет говорила: «О, гляди, еще один твой приятель», — точно так же, как Ахкеймион говорил: «О, гляди, еще один твой клиент», — когда им навстречу попадался какой-нибудь непомерно разжиревший мордоворот. Теперь она бы не посмела так сказать. Ахкеймион по-прежнему оставался Ахкеймионом, но сделался изнуренным, как те безумцы, и точно так же постоянно опускал глаза, будто постоянно видел нечто ужасное, стоящее между ним и окружающим миром.

То, что он рассказал, конечно же, напугало Эсменет, но куда больше ее напугало то, как он говорил: бессвязная речь, странный смех, язвительная горячность, беспредельные угрызения совести.

Он сходил с ума. Эсменет чуяла это нутром. Но причиной тому — она поняла, — было не обнаружение Консульта и даже не уверенность в приближении Второго Армагеддона, а этот человек… Анасуримбор Келлхус.

Упрямый дурак! Почему он не отдаст его Завету? Если бы Ахкеймион сам не был колдуном, Эсменет сказала бы, что его зачаровали. Никакие доводы не могли переубедить его. Никакие!

Если верить Ахкеймиону, у женщин отсутствует инстинктивное понимание морали. Для них все воплощенное, материализованное… Как он там выражался? А, да! Что для женщин «существование предшествует сущности». В силу природы пути, проходящие через их души, идут параллельно с теми, каких требуют моральные принципы. Женская душа более податлива, более сострадательна, более привязчива, чем мужская. В результате им труднее осознать свой долг, и потому женщины склонны путать эгоизм с правильностью поведения — вероятно, именно это она сейчас и делала.

Но для мужчин, чья приверженность высоким идеалам порой доходит до фанатизма, принципы — это тяжелейшая ноша, которую они либо тащат сами, либо перекладывают на других. В отличие от женщины, мужчина всегда способен понять, что ему должно делать, ведь это слишком отличается от того, что он хочет.

Сперва Эсменет почти поверила ему. А как еще можно объяснить его готовность рисковать их любовью?

Но потом поняла, что ей не дают покоя именно принципы, а не тупая женская неспособность разграничить надежду и благочестие. Разве она не отдала себя ему? Разве она не отказалась от своей жизни, от своего таланта?

Разве она не смягчилась, в конце концов?

И от чего она попросила его отказаться взамен? От человека, с которым он знаком всего несколько недель, — от чужака! Более того — от человека, которого, в соответствии с его же собственными принципами, он обязан был выдать. «Может, это у тебя женская душа?!» — хотелось крикнуть ей. Но она не могла. Если мужчины должны защищать женщин от окружающего мира, то женщины должны защищать мужчин от правды — словно каждый из них навсегда остается беззащитным ребенком.

Эсменет затаила дыхание, глядя, как Ахкеймион и Келлхус обмениваются неслышными, но явно смешными замечаниями.

Ахкеймион расхохотался. «Я должна ему объяснить. Я должна как-то ему это объяснить!»

Даже когда плывешь, приходится иметь дело с течением.

Всегда с чем-то борешься.

Серве шла рядом с ней и то и дело нервно посматривала в ее сторону. Эсменет помалкивала, хотя знала, что девочке хочется поговорить. Учитывая обстоятельства, она казалась достаточно безвредной. Она была из тех женщин, которых постоянно насилуют и постоянно грабят. Будь Серве ее товаркой-проституткой в Сумне, — Эсменет втайне презирала бы ее. Она бы терпеть не могла ее красоту, ее молодость, ее белокурые волосы и светлую кожу — но более всего она бы злилась на ее постоянную уязвимость.